Я позволю себе также сослаться на глубоко верующего человека, каким был К.Г. Юнг, и приведу его высказывания о христианской Церкви (пусть не о православной, всё равно аналогия полная):
«Пока ещё слишком рано (рано ли?) говорить о том, какие могут быть последствия общего признания гибельной аналогии между Государственной религией марксистов и Государственной религией Церкви. Абсолютистская претензия на то, что Божье царство может быть представлено человеком, печально напоминает «божественность» государства, а нравственный вывод, сделанный Игнатием Лойолой, исходя из авторитета церкви («цель оправдывает средства»), служит чрезвычайно опасным оправданием лжи, как инструмента политики. И Церковь, и марксизм требуют безоговорочной веры, тем самым ограничивая свободу человека, одно ограничивает его свободу в отношениях с Богом, другое — с Государством, вырывая, таким образом, могилу индивидуальности» («Синхронистичность», 75-76).
«Церкви допускают важность индивида только тогда, когда он признает их догмы...» (там же, 81).
Сегодня ситуация характерна тем, что Русская православная Церковь стремится взять своеобразный реванш за десятилетия униженности и забвения. Но поскольку люди в её структурах остались те же самые, что и вовне, то, конечно же, методы решения всех проблем из коммунистического прошлого переносятся в настоящее и будущее. «Давили нас, теперь будем давить мы». И вот уже в Севастополе некий отец Георгий, вполне успешно сотрудничающий с местной мафией, что ни для кого не является секретом, в своих проповедях и приватных высказываниях беспощадно клеймит йогу, которая якобы «пришла от сатаны». И дьякон Кураев незаметно норовит пристроить древнейшую дохристианскую традицию рядом с Блаватской и Рерихами, накрывая навесным огнём критики всё единовременно.
Зря стараетесь, господа! Традиционная йога сегодня не претендует в России на души людей, она занимается только телом и проблемами психосоматического равновесия. Если бы христианство всегда помогало людям, разве могла бы та же йога прижиться в России? Или даже проникнуть в неё? Поэтому стоит хорошенько запомнить по-своему мудрый девиз исмаилитов: «Люби свою веру, но не осуждай другие» (воспринимаемый, конечно, как доброжелательные и непредвзятые взаимоотношения, коммуникацию, но не как призыв ко всеобщему братанию с такими, например, жуткими формами проявления общественного сознания, как «Ананда марга», «Живая этика», «Академия йоги», «гуру Ар Сантэма», и т.д.).
Безусловно, человек не только «мыслящая машина», как сказал когда-то Станислав Лем, но и верящая, потому что он всегда действует в условиях недостатка информации. Поскольку последняя никогда не может быть полной, вера является необходимым дополнением к уже известному, позволяя переходить к действию. Как известно, вера может исцелить человека, но не в состоянии помочь ему подняться в воздух без специальных приспособлений. Как и в случае текста, где именно определённое количество энтропии обеспечивает информационный смысл, «процент» веры в жизни и деятельности человека должен быть оптимальным. Вера и знание должны быть взаимодополняющими принципами бытия, подобно двум полушариям мозга, когда в зависимости от ситуации модус каждого попеременно «берёт верх» для принятия наиболее адекватных решений.
Но как только вера объявляет себя главной, это сразу же перестаёт принципиально отличаться от слишком хорошо знакомой нам ситуации, при которой главным себя назначало полное безверие.
В завершение, снова отмечая достойную сожаления предвзятость в отношении к йоге в целом (и не только к ней одной) официоза Русской православной Церкви и всё же надеясь на победу в этом деле здравого смысла, напомню замечательные слова апостола: «Всё испытывай, лучшего придерживайся».
Этика йоги II
10 января 2002
Обратимся к проблеме йогической духовности в контексте некоторых аспектов тибетского буддизма (см. «Тибет: сияние пустоты», Е.Н. Молодцова, Москва, «Алетейя», 2001).
Известно, что главная заповедь первоначального учения Будды — сострадание ко всем живым существам, откуда, скажем, в Махаяне и возникло такое понятие, как бодхисаттва.
В 747 году нашей эры по приглашению царя Дэвцена из Индии в Тибет прибыл тантрический махасиддхи Падмасамбхава. Откуда вообще появилось учение махасиддх? (см. «Кукай. Избранные труды, с приложением очерка истории эзотерического буддизма», Москва, «Серебряные нити», 1999).
Итак, находим следующее: «Начиная с середины пятого века нашей эры в Индии растёт интерес к культам женских божеств и практике магико-религиозных ритуалов, с помощью которых их отправители надеялись достичь освобождения от «мира иллюзий» или обрести сверхъестественные способности. Такого рода практики были отнюдь не новы — по мнению Т. Бхаттачарья в том или ином виде их можно проследить до Вед, однако в то время о них мало упоминали в ещё формировавшейся религиозной литературе и почти не выражали в искусстве, из чего можно сделать вывод, что они не имели достаточной поддержки в среде людей образованных, но отправлялись низшими социальными слоями. Их влияние медленно, но неуклонно распространялось, до тех пор, пока в средние века по всей стране не возникли группы посвящённых (как индуистов, так и буддистов), практикующих таинственные ритуалы с целью обретения мистических способностей, которые, как они верили, откроют им путь к высшим формам существования.
Ранний буддизм никогда не отрицал возможности сверхъестественных явлений. Сам Будда Шакьямуни, по преданию, за одну ночь вырастил манговое дерево из камня, а также умножал своё тело (творил «нирманические тела») средствами аспханака-йоги, но такого рода чудеса совершались только по одному разу и с целью продемонстрировать превосходство буддизма над другими учениями. Причём сам же Будда наказывал своим ученикам не пользоваться магическими силами в личных целях, поскольку это могло отвлечь от пути, ведущего к нирване. Тем не менее всегда существовали и монахи-отшельники, жившие вне монастырей в одиночестве или в относительном одиночестве, от которых, возможно, и стали распространяться магические практики.
Это направление в буддизме, как и в индуизме, известно под общим названием «тантризм». «По свидетельству тибетских источников, буддийские тантры появились в основном после времён Дхармакирти, приблизительно в седьмом веке» (нашей эры, равно как индуистские, что однозначно снимает вопрос о том, что было раньше — Тантра или «Йога-сутры», составление которых датируется временем не позднее третьего века нашей эры, с учётом обстоятельства, что Патанджали систематизировал в своей работе то, что уже было ранее! — В.Б.).
...Мистические ритуалы отправлялись некоторыми втайне (гухья) от буддийской общины; из таких подвижников постепенно составилось общество «Гухьясамаджа». Хотя они и не противопоставляли себя общине, но, чтобы заявить о себе открыто и быть признанными, им необходимо было иметь «сангити» — книгу изречений-стихов, произнесённых Буддой, — таковой стала составленная в третьем веке «Гухьясамаджа-тантра» (при этом, как и в случае с возникшим спустя столетия после ухода Татхагаты учением Махаяны использовалось демагогическое утверждение о том, что предлагаемая модифицированная доктрина была якобы дана Буддой его избранным ученикам, но не проповедовалась ранее открыто только потому, что ещё «не пришло время». Именно под такой маркой были созданы впоследствии различные тексты, приписываемые как Шакьямуни в буддизме, так и Патанджали в йоге. Впрочем, ближе к нашему времени появилась мода ссылаться не только на вымышленных «учителей» йоги, например «мудреца Ваману», но также на мифические тексты типа «Йога-корунта» — В.Б.).
Через «Гухьясамаджа-тантру» в буддизм вводились следующие инновации (аналогичные новшествам, внесённым когда-то тантристами в йогу Патанджали):
1) положение о том, что освобождение не зависит от умерщвления плоти и отрицания мирских удовольствий (в противовес жёстким ограничениям раннего буддизма);